douglas dare – scars
- - - - -

это жаркое лето еще не выветрилось из удушливого сентябрьского воздуха. оно разливается по венам вязкой субстанцией, душит изнутри, обвивает тело железными силками, сдавливая грудную клетку так, что каждый вдох дается с трудом, словно тяжелейшее испытание в твоей жизни. и ты прекрасно понимаешь, что как только попадешь в очередную кирпичную коробку четырех стен со спасающим кондиционером в них, тебе обязательно станет легче. но ты все равно не спешишь к этой спасительной прохладе. потому что, вот глупость, тебе нравится и эта духота, и ее вязкость, и ее сонливость. нравится этот осенне-летний вечер.
я никогда не любила холода. не любила, чтобы руки отмерзали на морозе, не любила, чтобы пальцы становились словно ледышки. бесчувственные. непослушные. чужие. уж лучше жариться под палящим солнцем и каждой клеточкой тела чувствовать, насколько ты жив, нежели быть сгустком сознания, что завис в неподвластном ему теле, околелом и промерзшем. нет, от одних мыслей об этом у меня по спине пробегает мороз и я коротко вздрагиваю всем телом, пытаясь отогнать от себя этот призрак всепоглощающего холода.
слышу, как луной раздается стук из-под моих совсем невысоких каблучков, когда шагаю по ровному асфальту улиц. я люблю этот звук. обожаю просто до безумия. от него хочется расправлять плечи, да чуть ли не лететь. этот звук как символ того, что мне удалось вырваться из фермы. удалось переобуться в что-то иное, нежели неряшливые старые кеды, в которых я подношу корм курам. удалось снять фартук и старую, мешковатою одежду удалось облачиться в то самое, мое любимое голубое платье. пусть ненадолго, пусть путь обратно, на ферму, ждет меня уже сегодня вечером, но сейчас, в эту самую минуту, когда каблуки выстукивают ровный ритм по разгоряченному асфальту, я чувствую себя свободной. предельно свободной. предельно счастливой.  в руке покачивается небольшая сумка из медикаментами, за которыми послала мама – и эта почти незаметная тяжесть на руке столь приятна, как и тот стук каблуков, который в суете города слышу только я одна. все это, все эти незначительные мелочи: платье, стук, легкая тяжесть, жаркая осень – причины моей широкой улыбки на губах, причины напевания какой-то глуповатой мелодии себе под нос, причины безграничной радости, словно у ребенка, ведь когда ты не разбалован счастьем, даже такие маленькие его частички могут показаться неземных размеров. на меня странно косятся прохожие, я ловлю мельком их взгляды, словно в охапку собирают цветы, потому что эти взгляды напоминают мне о том, что счастье не может не привлекать внимания, а, значит, это еще одно доказательство. пусть я чуть краснею, пусть чувствую, как на щеках разгорается пламя – мне все равно. не такая уж и большая расплата за искреннюю улыбку. и за этот приглушенный стук каблуков. стук каблуков, а не глухое шуршание старых кед по раскаленной земле на ферме. и за это голубое платье. и за это размеренное покачивание на руке непривычно легкой сумки.
я проскальзываю между прохожими, и если опускаю взгляд, если прячу улыбку – они даже не обращают на меня внимания. как обычно, собственно. стучу каблуками вперед и вперед, иногда кивая знакомым – с детьми многих из них я занимаюсь в воскресной школе. на самом деле, наш город не такой большой, каким может показаться. всего-лишь скопление переплетенных улиц/дорог/людей. все связано, все давно изучено, все передается из уст в уста. все новое – относительно. это лишь хорошо забытое старое. или его обновленная версия. но мне это нравилось, наверное. что никаких изменения не происходило. нравилось. или меня заставили поверить в то, что мне это нравится? я часто задумываюсь о том, о чем не нужно было бы задумываться. я должна быть благодарна за то, что имею. я не могу грешить, мне запрещено. 

перед глазами, в толпе незнакомых лиц, мелькает чей-то образ. чей-то образ, что будто освещен софитом в толпе незнакомцев, ведь он, этот образ, как раз наоборот – знаком, до боли знаком. в памяти вспыхивают попытки поговорить, успокоить, уверить в то, что все будет хорошо, что жизнь не окончена, что еще столько всего впереди. в памяти вспыхивает призрак опущенных рук, потускневших глаз, погасшей надежды. словно кто-то выключил свет, поставил табличку "подается" и уехал искать лучшей жизни. где-то не здесь, где-то подальше от провонявших бензином улиц. ты уехал от меня, оставив табличку "продается". уехал, убежал, скрылся, не оставляя шанса хоть как-то помочь. руки опускаются снова.
я вытягиваю шею, поднимаюсь на носочки и чуть не теряю равновесие, ведь в этих стукающих туфлях так непривычно ходить. какой-то мужчина поддерживает меня за локоть, деликатно сжимая, и я благодарю его, даже не удосужившись посмотреть в лицо своего спасителя. потому что я прикована взглядом к тебе, к тому самому образу под софитами. я иногда видела тебя в толпе, но много раз ошибалась. почему-то в этот раз была так уверена в своей  правоте. так хотела быть уверена.
– август! – сама удивляюсь тому, как громко звучит мой голос, – август! – как звонко.
как кристально чисто, что даже не теряется в шуме улицы. но ты продолжаешь свой путь дальше. ты скользишь между прохожими, поворачивая в сторону тенистого парка. моя рука сильнее сжимает ручки сумки, но я больше не чувствую ее успокаивающего покачивания. мои глаза прикипели к тебе. я не хочу ошибаться. снова.
заплетаясь в собственных ногах, спотыкаясь, но так быстро и стремительно я приближаюсь к тебе.
– август! – уже тише, я ведь практически рядом, – август? – совсем тихо, протягивая руку к тебе в несмелом жесте, осторожно касаясь плеча.
сейчас ты обернешься. и у нас лишь два варианта. либо это не ты и я все так же буду искать тебя в лицах прохожих. либо же это ты, совсем не желающий меня видеть. и ведь все равно буду искать тебя в лицах прохожих. пытаясь помочь, пытаясь навязать мысль о том, что все наладится.
я прикрываю рот рукой, когда понимаю, какую глупость совершила. когда вспоминаю, почему караулила под палатой, почему пыталась уверить тебя в том, что все будет хорошо.
ты в праве развернуться и уйти, я знаю. я глупая. но я рвану следом. и теперь уж ты это знаешь.